Леонид Западенко

Один из руководителей русской военной разведки. Генерал-лейтенант.Участник Первой мировой войны. В 1916 году командовал 32-й пехотной дивизией. В 1917 году - генерал-квартирмейстер (военная разведка) и начальник штаба Верховного главнокомандующего. После мятежа Л. Г. Корнилова был арестован Временным правительством. Бежал на Дон. В 1918-1919 годах возглавлял Военное управление и "Особое совещание" (военная контрразведка). Затем был помощником главкома Вооруженных сил Юга России (ВСЮР). В 1919-1920 годах - глава правительства ВСЮР. После эвакуации в Константинополь - представитель барона П. Н. Врангеля. Впоследствии в эмиграции.

….ну и что-же скажете Вы…Ну много их было во время революции и гражданской войны. И будете совершенно правы, если бы не одна публикация….

Уже после гражданской войны Александр Васильевич Лукомский, находясь в Европе в эмиграции написал воспоминания под названием «Очерки моей жизни». И одна из глав в первом томе этих воспоминаний названа «Проскуров»…. Оказывается, Александр Лукомский в начале своей военной карьеры служил в небольшом подольском городке с названием Проскуров…

Убедитесь сами:

Лукомский А.С. Очерки из моей жизни

«Буду писать и делать заключения – как это представляется мне. А истина получится из сопоставления различных описаний одних и тех же событий».

Так писал в предисловии к своим воспоминаниям, вышедшим в 1922 г. в Берлине, видный военный деятель царской России и Белого движения Александр Сергеевич Лукомский (1868-1939). Он сомневался, что в годы революции могли сохраниться какие-либо военные архивы, а при таких обстоятельствах воспоминания современников послужат важным источником для будущих историков.

Для убедительности своих слов он приводил примеры гибели архивных документов: «За два дня до своего убийства в Могилеве генерал Духонин, исполнявший должность верховного главнокомандующего, хотел выехать из Могилева в Киев. С собой он хотел взять наиболее важные дела, бывшие в штабе, в том числе, как мне передавали, и дела, содержавшие документы начала революции.

Но писаря и местный революционный комитет воспротивились отъезду генерала Духонина, а дела, уже погруженные на автомобили, были выброшены на землю. Часть из них была внесена обратно в помещение штаба, часть разорвана и пущена по ветру, часть сожжена». Он говорит о том, что при эвакуации из Новороссийска погибли многие документы «Корниловского» и «Деникинского» периодов.

В первую очередь Лукомский решил написать и опубликовать документы близкого прошлого, что и удалось ему сделать в 1921-1922 годах. В воспоминаниях Лукомский стремился быть предельно искренним, правдивым и откровенным. Не имея под рукой многих документов, он боялся ошибиться и рассчитывал, что бывшие соратники и очевидцы тех событий его поправят. Занимая высокие посты, имея дело с серьезной военной документацией, он многое сохранил в своей памяти.

…. 17 января 1898 г. наша группа была переведена в Генеральный штаб, и я получил назначение старшим адъютантом в штаб 12-й пехотной дивизии, находившейся в Проскурове. Данные о жизни в Проскурове были не особенно утешительны, и я отправился туда без особого удовольствия.

Проскуров

В Проскуров я поехал один, указав гувернантке моей дочери, чтобы они выезжали тогда, когда я об этом напишу.

Проскуров как город произвел на меня просто удручающее впечатление. Это было скорей грязное еврейское местечко, с одной только мощеной, главной улицей.

Прежде всего, конечно, я отправился представляться начальнику штаба 12-й пехотной дивизии полковнику Константину Даниловичу Юргенсу. Он и его жена, Елена Михайловна, приняли меня как родного. Полковник Юргенс повел меня сейчас же к начальнику дивизии, генерал-лейтенанту Карасу, который также меня обласкал.

Затем Юргенс повез меня к себе обедать. Накормил меня очень хорошо, но я заметил большое пристрастие хозяина к водке и его требование, чтобы гости не отставали... Я подумал, что это ничего, если будет редко; но будет тяжко, если будет часто.

Ближайшие затем дни начальник штаба предоставил мне на устройство квартиры и на визиты. Я взял маленький домик на окраине города (близко от штаба и квартиры начальника штаба) и наскоро его обставил прибывшей уже из Киева мебелью. Затем выписал дочь с гувернанткой и занялся визитами. Список лиц, которых надо было посетить, составил мне полковник Юргенс.

Прежде всего я объехал старших начальствующих лиц в Проскурове: начальника 12-й кавалерийской дивизии генерала Орлова, начальника штаба этой дивизии полковника Рихтера, старшего адъютанта той же дивизии капитана Горского (моего однокашника по Николаевскому инженерному училищу), командира Белгородского полка полковника Гернгросса, командира Днепровского пехотного полка (фамилию не помню).

На меня чрезвычайно приятное впечатление произвели генерал Орлов и полковник Гернгросс. Полковник Рихтер оказался крайне надутым и несимпатичным человеком; командир Днепровского полка произвел впечатление грубого самодура; Горский оказался милым, но горьким пьяницей. Мои сослуживцы по штабу дивизии оказались очень симпатичными, но, как мне показалось, терроризованными начальником штаба.

Во время моих визитов произошел случай, характерный для Проскурова: извозчик, перевозя меня через площадь, застрял в грязи. Тощие лошади ни с места. Еврей-извозчик, как ни старался криками и кнутом двинуть кляч, ничего не мог сделать. Тогда, встав на свое сиденье экипажа, он начал что-то кричать по-еврейски. Я ничего не понимал. Вдруг откуда-то из-за угла выскочил еврей и, на ходу засучивая штаны, бросился через грязь к нам.

Подбежав к экипажу, он повернулся ко мне спиной. Я продолжал ничего не понимать. Извозчик мне тогда объяснил, что еврей, которому по таксе надо заплатить 5 коп., довезет меня на своей спине до дощатого тротуара, а затем он, извозчик, выберется из грязи и меня подберет. Это выражение «по таксе» показало, что подобный способ передвижения вполне нормален. Я взгромоздился на еврейскую спину и верхом на еврее доехал до дощатого тротуара. Скоро подъехал и извозчик, что позволило мне более комфортабельно продолжать мои визиты.

Через неделю, когда я окончил устройство моей квартиры и закончил визиты, полковник Юргенс меня позвал в штаб, в свой кабинет, и объявил мне расписание наших занятий и «времяпрепровождения». В штабе надо было быть к 9 часам утра. Занятия продолжаются до 12 1/2 часа дня, когда все расходятся на обед. После обеда занятия необязательны. Каждый из чинов штаба приходит или не приходит на службу после обеда в зависимости от того, есть ли у него работа или нет. Остается в штабе опять-таки столько, сколько этого требует имеющаяся работа. Начальник штаба, нормально, после обеда в штаб не приходит.

По пятницам после обеда все чины штаба во главе с начальником штаба собираются в штабе, перечитывают мобилизационные соображения и вносят в мобилизационную записку, дневник и приложения необходимые поправки. Затем до 9 часов вечера под руководством начальника штаба ведутся беседы на военные темы, а в 9 часов вечера все идут ужинать к начальнику штаба.

Два раза в месяц, по субботам (через субботу), начальник штаба и все чины штаба собираются в собрании Днепровского полка к 7 часам вечера. Там до 9 часов вечера по этим дням делаются чинами штаба (офицерами Генерального штаба) и офицерами Днепровского полка сообщения на военные темы. Затем обыкновенно все остаются ужинать в собрании Днепровского полка.

По средам и по воскресеньям чины штаба дивизии приглашаются к 1 часу дня обедать к начальнику штаба дивизии. Присутствие на этих обедах обязательно, и по средам никаких занятий в штабе после обеда не производится.

Один раз в месяц, по воскресеньям (обыкновенно первое воскресенье после 1-го числа), начальник штаба и чины штаба приглашаются на обед к начальнику дивизии к 7 часам вечера. Затем один раз в месяц, в дни по выбору начальника штаба, он и чины штаба ездят в Волочиск, куда походным порядком доставляются верховые лошади. В окрестностях Волочиска под руководством начальника штаба производится небольшая полевая поездка и решаются задачи в поле. Затем обед на Волочиском вокзале («Буфет там хороший», – сказал К.Д. Юргенс) и возвращение в Проскуров. Это расписание является для всех обязательным, и уклоняться от него, сказал Юргенс, не допускается.

Прошел месяц, и я понял, что «расписание» довольно тяжкое. Обеды и ужины у К.Д. Юргенса были чрезвычайно обильные и с большими «возлияниями». А тут еще мой приятель Горский просил обедать у него по вторникам, причем требовал осушить хрустальный бочонок (довольно изрядной величины, думаю, около двух бутылок) водки. Хотя его супруга пила не меньше его, но все же и на мою долю приходилось много.

Довольно часто стали меня приглашать Орловы и Гернгросс, хотя у них (особенно у Гернгросс) по спиртной части не насиловали, но все же, фактически, почти ни одного дня не оставалось свободным. Конечно, при отсутствии в Проскурове всяких развлечений и смертной скуке подобные «расписания» были понятны, но я все же решил несколько освободиться от кабалы начальника штаба.

Я ему сказал, что я страстно люблю верховую езду и охоту; что поэтому я хочу иметь в полном своем распоряжении воскресные дни для верховых поездок и охоты. Мое заявление встретило чрезвычайное сопротивление; Юргенс усмотрел в нем чуть ли не бунт. После долгого разговора, видя мое упорство, К.Д. обиделся и сказал: «Делайте как хотите».

Я перестал бывать у него по воскресеньям, и наши отношения примерно в течение месяца были очень натянуты; но затем, убедившись, что я действительно с раннего утра по воскресеньям куда-либо уезжаю верхом, он примирился и с этих пор никаких недоразумений в наших отношениях не было.

Должен отметить, что К.Д. Юргенс как офицер Генерального штаба и начальник штаба дивизии был чрезвычайно сведущ и был образованным и прекрасным работником. От него я многому научился и в совершенстве постиг службу штаба дивизии и обязанности офицера Генерального штаба по отношению полков дивизии.

Но вообще жизнь в Проскурове и сам Проскуров мне страшно надоели. Я просто стал опасаться, что могу спиться. А тут еще приближалась весна, и Проскуров стал превращаться в непролазное болото. Пришлось для пешего хождения завести громадные высокие калоши, к которым прикреплялись веревки для держания их в руках, и этим не позволялось калошам оставаться в грязи. Для вечерних путешествий я завел электрический фонарь, но затем для верности заменил его простым керосиновым фонарем.

В те вечера, в которые я никуда не ходил, я просто изнывал дома. Нападала такая тоска, что не хотелось и читать. Куда-либо идти «на огонек» не хотелось: опять водка и карты. Душой я отдыхал только у Орловых и Гернгросс, но я не был знаком с ними настолько близко, чтобы ходить к ним без приглашений.

Как-то в конце апреля 1898 г., в одно из воскресений, сидя и скучая дома, я получил телеграмму из Киева за подписью генерала Рузского: «Согласны ли быть назначенным штаб округа помощником старшего адъютанта мобилизационного отделения?» Я чуть не закричал от радости. Немедленно послал ответ о согласии и пошел доложить о полученной телеграмме и моем ответе полковнику Юргенсу.

К.Д. Юргенс был искренно огорчен. Мы с ним действительно сошлись и привязались друг к другу. Он мне сказал: «Мне очень жаль с вами расставаться, но я был убежден, что вас возьмут в штаб округа. Делать нечего. Давайте вспрыснем ваше назначение». Распили мы бутылку шампанского, и я, радостный, пошел домой. Даже Проскуров мне в этот вечер показался красивым городом. 7 мая полковник Юргенс получил телеграмму из штаба округа с сообщением о моем назначении и предписанием немедленно меня командировать к месту новой службы…..

….. очень колоритные и интересные записки. Всего несколько деталей, а какая создана картина жизни в пограничном провинциальном Проскурове конца 19-го века. Загорелся я идеей донести эти записки до окружающих. Что бы все узнали о таком интересном эпизоде из жизни города.

Но оказалось что в кругах которые занимаются вопросами истории города давно известно об этих записках и о самом Александре Сергеевиче Лукомском. И этот вопрос никому не интересен. Была заметка в местной газете на эту тему и тема для окружающих была исчерпана.

Тем более что в городе есть музей писателя Александра Куприна, который служил в Проскурове приблизительно в тоже время, что и Лукомский и написал свой роман плод названием «Яма» ( в литературных кругах считается что этот роман написан под впечатлениями службы Куприна в городе Проскуров).

Я не буду спорить, может это и так (хотя в свое время детально прочитав этот роман толком, так и не понял, причём тут Проскуров). Наверное, я ничего не понимаю в творческой кухне Куприна.

….но вернемся к воспоминаниям Лукомского. Все-таки я патриот своего города. И при всей восторженности восприятия написанных воспоминаний где-то в глубине души остался невольный осадок и обида за свой старый город. Ведь Лукомский, был здесь всего немногим больше года, а мои близкие родственники в этом городке родились, жили и умерли. Кем же они все-таки были, как провели свою жизнь, что героического совершили. Или просто тихо прожили в заштатном грязном Проскурове всю жизнь и ушли, так не оставив о себе никакой памяти.

….так каким же был приграничный город Проскуров в конце 19 начале 20-го века. На его истории я остановлюсь как нибудь в другой раз, а сейчас просто посмотрите комплект открыток с видами города Проскурова начала 20-го века.

Люди, которые сохранили эти открытки, только в последнее время скрепя сердце поделились этими материалами…Пришлось обработать и довести эти изображения до нормального вида и даже поместить их в рамку.

… почему-то захотелось назвать этот набор «Осколки старого Проскурова» ,наверно потому что практически большинства зданий которые Вы увидите не сохранилось. А сохранившиеся, перестроены до неузнаваемости. Так что, просто посмотрите на Проскуров начала 20-го века….

….. так что не совсем был прав Александр Васильевич Лукомский. В Проскурове, жили люди, которые любили свой город не менее чем жители Киева или Петербурга.И благодаря их стараниям Проскуров постепенно стал городом, в котором не стыдно провести всю жизнь.

г.Хмельницкий   апрель 2012 года

Подпишись.